Неточные совпадения
Собственная внутренняя жизнь города спряталась на дно, на поверхность же выступили какие-то злостные эманации, [Эмана́ция (лат.) — истечение, излучение.] которые и завладели всецело ареной
истории.
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой
собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для
истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу
собственные слабости и пороки.
История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее
истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он читал ее своим друзьям.
Он открыто заявлял, что, веря в прогресс, даже досадуя на его «черепаший» шаг, сам он не спешил укладывать себя всего в какое-нибудь, едва обозначившееся десятилетие, дешево отрекаясь и от завещанных
историею, добытых наукой и еще более от выработанных
собственной жизнию убеждений, наблюдений и опытов, в виду едва занявшейся зари quasi-новых [мнимоновых (лат.).] идей, более или менее блестящих или остроумных гипотез, на которые бросается жадная юность.
В века новой
истории, которая уже перестала быть новой и стала очень старой, все сферы культуры и общественной жизни начали жить и развиваться лишь по
собственному закону, не подчиняясь никакому духовному центру.
Кроме урочных занятий, которые мне почти никаких усилий не стоили, я, по
собственному почину, перечитывал оставшиеся после старших детей учебники и скоро почти знал наизусть «Краткую всеобщую
историю» Кайданова, «Краткую географию» Иванского и проч.
Наиболее боевыми были мои
собственные статьи, и они иногда производили впечатление скандала, например, статьи против Карловацкого епископата, против разрыва с Московской церковью, против осуждения митрополитом Сергием учения о Софии отца С. Булгакова, против Богословского института в связи с
историей с Г. П. Федотовым.
Память смертная, о которой есть христианская молитва, у него всегда была, он жил и мыслил перед лицом смерти, не его
собственной, а других людей, всех умерших людей за всю
историю.
Один местный чиновник, приезжавший к нам на пароход обедать, скучный и скучающий господин, много говорил за обедом, много пил и рассказал нам старый анекдот про гусей, которые, наевшись ягод из-под наливки и опьяневши, были приняты за мертвых, ощипаны и выброшены вон и потом, проспавшись, голые вернулись домой; при этом чиновник побожился, что
история с гусями происходила в де-Кастри в его
собственном дворе.
Живновский. Тут, батюшка, толку не будет! То есть, коли хотите, он и будет, толк-от, только не ваш-с, а
собственный ихний-с!.. Однако вы вот упомянули о каком-то «якобы избитии» — позвольте полюбопытствовать! я, знаете, с молодых лет горячность имею, так мне такие
истории… знаете ли, что я вам скажу? как посмотришь иной раз на этакого гнусного штафирку, как он с камешка на камешок пробирается, да боится даже кошку задеть, так даже кровь в тебе кипит: такая это отвратительная картина!
Каким же образом ему примириться с утешениями
истории, каким образом уверовать в них, когда он ежеминутно встречает осязательные доказательства, что эта самая
история на каждом шагу в кровь разбивает своего
собственного героя?
Эти «грехи»-с — эти «чужие грехи» — это, наверно, какие-нибудь наши
собственные грешки и, об заклад бьюсь, самые невиннейшие, но из-за которых вдруг нам вздумалось поднять ужасную
историю с благородным оттенком — именно ради благородного оттенка и подняли.
—
История чисто кадетская, из которой, по-моему, Пилецкий вышел умно и благородно: все эти избалованные барчонки вызвали его в конференц-залу и предложили ему: или удалиться, или видеть, как они потребуют
собственного своего удаления; тогда Пилецкий, вместо того, чтобы наказать их, как бы это сделал другой, объявил им: «Ну, господа, оставайтесь лучше вы в лицее, а я уйду, как непригодный вам», — и в ту же ночь выехал из лицея навсегда!
— И болен, а главное, князь теперь диктует
историю собственной жизни Батеневу…
Но
собственной работой занималась, может быть, только треть арестантов; остальные же били баклуши, слонялись без нужды по всем казармам острога, ругались, заводили меж собой интриги,
истории, напивались, если навертывались хоть какие-нибудь деньги; по ночам проигрывали в карты последнюю рубашку, и все это от тоски, от праздности, от нечего делать.
— Ох ты, великодушный, — начал Шубин, — кто, бишь, в
истории считается особенно великодушным? Ну, все равно! А теперь, — продолжал он, торжественно и печально раскутывая третью, довольно большую массу глины, — ты узришь нечто, что докажет тебе смиренномудрие и прозорливость твоего друга. Ты убедишься в том, что он, опять-таки как истинный художник, чувствует потребность и пользу
собственного заушения. Взирай!
[Известия об уральском войске, помещенные в Оренбургской
истории Рычкова, собраны им, по
собственным словам его, в 1744 году, а те, которые поместил он в Топографии своей, получены в 1748 году.
— Ты обратил внимание на мой профиль? Это профиль человека, который ездит на резине, имеет свои
собственные дома, дачу в Крыму, лакея, который докладывает каждый день о состоянии погоды, — одним словом, живет порядочным человеком. По-моему, все зависит от профиля… Возьми
историю Греции и Рима — вся сила заключалась только в профиле.
История его заключается вся в нескольких строках: у Акима была когда-то своя
собственная изба, лошади, коровы — словом, полное и хорошее хозяйство, доставшееся ему после отца, зажиточного мужика, торговавшего скотом.
Словом, рассудок очень ясно говорил в князе, что для спокойствия всех близких и дорогих ему людей, для спокойствия
собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на любовь жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в
истории с бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море злобы поднимается к сердцу.
Что Петр, отправляясь за границу, удовлетворял просто
собственной личной потребности, не руководствуясь в этом деле никакими высшими государственными соображениями, это ясно видно из
истории всей его деятельности за границей, и особенно в Голландии.
Удерживаясь от всяких
собственных суждений на этот счет, мы позволяем себе только выписать одну страницу из первого тома «
Истории Петра» г. Устрялова (том I, стр. 100...
Эти болезненно щекотливые люди между прочим говорят, что они не видят никакой надобности в оглашении этой
истории; я же вижу в этом несколько надобностей, из коих каждая одна настоятельнее другой: 1) я хочу изложением
истории похождений Артура Бенни очистить его
собственную память от недостойных клевет; 2) я желаю посредством этой правдивой и удобной для поверки повести освободить от порицания и осуждения живых лиц, терпящих до сих пор тяжелые напраслины за приязнь к Бенни при его жизни; 3) я пытаюсь показать в этой невымышленной повести настоящую картину недавней эпохи, отнявшей у нашей не богатой просвещенными людьми родины наилучших юношей, которые при других обстоятельствах могли бы быть полезнейшими деятелями, и 4) я имею намерение дать этою живою
историею всякому, кому попадется в руки эта скромная книжка, такое чтение, в коем старость найдет себе нечто на послушание, а молодость на поучение.
Лиса редко вырывает нору сама в таких местах, где есть норы сурочьи или барсучьи;
собственная нора лисы всегда очень неглубока, коротка и довольно широка; двоим работникам нетрудно разрыть ее в один день и переловить лисят; барсучья нора — почти то же; но совсем другая
история с норами сурочьими.
Последовала размолвка, и дядя будто бы взял свое слово назад. Говорят также, будто злоязычный Петр Яковлевич Борисов раздул эту
историю пред полковником Тулениновым, и тот, по неизвестным мне причинам, застрелился в
собственном доме.
«И на этот не могу ответить», он сказал: «А меня ваша четверка сильно интересует, и я желал бы, чтобы вы перешли на второй курс. Не можете ли чего-либо ответить по
собственному соображению?» И когда я понес невообразимый вздор, экзаменаторы переглянулись и тем не менее поставили мне тройку. Любезные лекторы французского и немецкого языков поставили мне по пятерке, а Погодин, по старой памяти, тоже поставил четверку из русской
истории. Таким образом я, к великой радости, перешел на второй курс.
Милости боярыни к виновной девушке вводили всю домашнюю челядь в недоумение. У многих зашевелилась мысль подслужиться по поводу этой
истории барыне и поустроить посредством этой подслуги свое
собственное счастье. Любимый повар Марфы Андревны первый сделал на этот предмет первую пробу. В один вечер, получивши приказание насчет завтрашнего стола, он прямо осмелился просить у Плодомасовой позволения жениться на этой девушке.
Если бы дело шло не о
собственной особе, он бы расхохотался, до того нелепа и смешна казалась ему вся эта
история.
Там, в собрании ваших священных хартий, блюдется на память векам сие
собственной руки Ее [От 6 Июня 1763.] начертание, в котором Она говорит с вами как с именитыми отцами древнего Рима, изъявляя пламенную ревность Свою ко благу России, заклиная вас любовию к отечеству быть достойными орудиями законов и ставя вам в пример
Историю!
Рассказавши затем всю
историю переворота и приведши вполне письмо Петра, в котором он отрекается от престола, Екатерина переходит к объяснениям относительно ее
собственных намерений и понятий о власти, ею принятой. Вот заключение манифеста (Указы, стр. 22–23...
У Хацимовского я окончательный лоск получил. Но и оттуда меня в скором времени — фить! За что? Да за разное. Длинная
история. Началось это с того, что отобрал у меня надзиратель альбом этаких, знаете, карточек со стихотворными пояснениями моей
собственной музы, ну и так далее… Что вспоминать! Пассон [Переменим тему (от франц. passons).], как говорят французы.
Философу чрезвычайно хотелось узнать обстоятельнее: кто таков был этот сотник, каков его нрав, что слышно о его дочке, которая таким необыкновенным образом возвратилась домой и находилась при смерти и которой
история связалась теперь с его
собственною, как у них и что делается в доме?
Брат Павлин с трогательной наивностью перепутывал исторические события, лица и отдельные факты, так что Половецкому даже не хотелось его разубеждать. Ведь наивность — проявление нетронутой силы, а именно такой силой являлся брат Павлин. Все у него выходило как-то необыкновенно просто. И обитель, и о. игумен, и удивительная
история города Бобыльска, и
собственная жизнь — все в одном масштабе, и от всего веяло тем особенным теплом, какое дает только одна русская печка.
И она рассказала им чудную
историю о том, как она думала всю жизнь и наконец изобрела новый, необыкновенный способ путешествия на утках; как у нее были свои
собственные утки, которые носили ее, куда ей было угодно; как она побывала на прекрасном юге, где так хорошо, где такие прекрасные теплые болота и так много мошек и всяких других съедобных насекомых.
Но всего лучше было, что Астафий Иванович подчас умел рассказывать
истории, случаи из
собственной жизни.
Я отыскивал его в
истории человечества и в моем
собственном сознании, и я пришел к ненарушимому убеждению, что смерти не существует; что жизнь не может быть иная, как только вечная; что бесконечное совершенствование есть закон жизни, что всякая способность, всякая мысль, всякое стремление, вложенное в меня, должно иметь свое практическое развитие; что мы обладаем мыслями, стремлениями, которые далеко превосходят возможности нашей земной жизни; что то самое, что мы обладаем ими и не можем проследить их происхождения от наших чувств, служит доказательством того, что они происходят в нас из области, находящейся вне земли, и могут быть осуществлены только вне ее; что ничто не погибает здесь на земле, кроме видимости, и что думать, что мы умираем, потому что умирает наше тело, — всё равно что думать, что работник умер потому, что орудия его износились.
Это было на другой день после только что описанной
истории. Бейгуш свято держал свое слово: пан грабя получил пять процентов и тонкий обед по
собственному заказу.
Коли победим — честь нам и слава, а нет —
история тоже не забудет нас, да и
собственное сознание останется, что погибли по крайней мере не бесславно, а за честное дело, за братскую свободу.
К вечеру весь город уже знал, цриблизительно в чертах, более или менее верных, всю
историю печальных снежковских событий, которых безотносительно правдивый смысл затемняли лишь несколько рассказы Пшецыньского да Корытникова, где один все продолжал истощать меры кротости, а другой пленял сердца героизмом
собственной неустрашимости.
Для их же
собственной пользы и выгоды денежный выкуп за душевой надел заменили им личной работой, — не желают: «мы-де ноне вольные и баршшыны не хотим!» Мы все объясняем им, что тут никакой барщины нет, что это не барщина, а замена выкупа личным трудом в пользу помещика, которому нужно же выкуп вносить, что это только так, пока — временная мера, для их же выгоды, — а они свое несут: «Баршшына да баршшына!» И вот, как говорится, inde iraе [Отсюда гнев (лат.).], отсюда и вся
история… «Положения» не понимают, толкуют его по-своему, самопроизвольно; ни мне, ни полковнику, ни г-ну исправнику не верят, даже попу не верят; говорят: помещики и начальство настоящую волю спрятали, а прочитали им подложную волю, без какой-то золотой строчки, что настоящая воля должна быть за золотой строчкой…
Исходя из своего религиозного монизма, для которого Божество есть лишь глубина бытия, а не трансцендентное начало, открывающееся миру, Эккегарт фактически устраняет откровение Божества в
собственном смысле, заменяя его самооткровением твари («прорывом» чрез тварность); соответственно этому спиритуалистически истолковывается и евангельская
история.
Если рассматривать
историю в ее
собственной плоскости и в ее непосредственных достижениях, то следует признать, что
история есть великая неудача, какое-то трагическое недоразумение.
Нельзя не признать, что учение Шлейермахера носит явные черты двойственности, которая позволяет его истолковывать и как философа субъективизма в религии (как и мы понимаем его здесь вслед за Гегелем) [Бывает, что «я» находит в субъективности и индивидуальности
собственного миросозерцания свое наивысшее тщеславие — свою религию», — писал о Ф. Шлейермахере Гегель в «Лекциях по
истории философии» (Гегель. Соч. М.; Л., 1935.
Как только цель была достигнута, средство стало бесцельно… еврейский народ в
собственном смысле исключен из
истории» (ib., 150).
Внимание читателя привлекается лишь к таким страницам
истории мысли, которые имеют прямое значение для более отчетливого выявления
собственных идей автора (хотя, конечно, при этом и прилагается забота, чтобы при эпизодическом изложении не было существенных пробелов).
История философии будет философским, а не только научным познанием в том лишь случае, если мир философских идей будет для познающего его
собственным внутренним миром, если он будет его познавать из человека и в человеке.
— А тогда что же? Кто с вами? И что вы хотите делать? Сложить руки на груди, вздыхать о погибшей революции и негодовать? Разводить курочек и поросяточек? Кто в такие эпохи не находит себе дела, тех
история выбрасывает на задний двор. «Хамы» делают революцию, льют потоками чужую кровь, — да! Но еще больше льют свою
собственную. А благородные интеллигенты, «истинные» революционеры, только смотрят и негодуют!..
Он ей верил; факты налицо. Рудич — мот и эгоист, брюзга, важнюшка, барич, на каждом шагу «щуняет ее», — она так нарочно и выразилась сейчас, по-мужицки, — ее «вульгарным происхождением», ни чуточки ее не жалеет, пропадает по целым ночам, делает
истории из-за каждого рубля на хозяйство, зная, что проиграл не один десяток тысяч ее
собственных денег.
— Не понимаю, как это можно не узнать своей
собственной дачи, — возмущается Лаев. — Пьяная рожа… Если б я знал, что будет такая
история, ни за что бы не поехал с тобой. Теперь бы я был дома, спал безмятежно, а тут изволь вот мучиться… Страшно утомлен, пить хочется… голова кружится!
Ярко вскрыл он узкое своекорыстие разбираемой партии, широко и красиво набросал
собственную программу и кончил напоминанием, что на нас смотрит
история.